Сергей Л. Коркин

ЖАЖДА

Из мешка
На пол рассыпались вещи.
И я думаю,
Что мир – только усмешка,
Что теплится
На устах повешенного.

Велимир Хлебников
1908 г.

-1-

Она искала во сне свои руки, а, когда нашла, то увидела, что они обнимают мужчину. Он был чёрен и волосат. Лицо его было похоже на ужасную морщинистую маску, кошачьи глаза гипнотизировали немигающим взглядом, а тонкие пальцы заканчивались цепкими когтями. Если бы это было наяву, то она, наверное, тут же умерла бы от страха. Но, к счастью, это был сон, а мужчина был горяч и нежен. И она поддалась, раскрылась, с радостью уронила себя под откос встречного желания.

Из сонного омута она вынырнула лишь к полудню. Всплыв на поверхность реальности, она вновь ощутила её прокисший вкус, от которого сразу свело скулы и заныло в животе, словно где-то там, под солнечным сплетением, пряталась её человеческая душа. Мгновенно одолела тоска. Она глотнула душного воздуха и попробовала вновь нырнуть туда, где ей было так хорошо, но мир сновидений не пожелал принять её.

Следующей ночи она ждала с нетерпением. Ждала и боялась — придёт ли он снова? Наверняка, нет. Ведь жители ночной страны почти никогда не возвращаются к своим сновидцам. Это кошмарный сон ещё может повториться несколько раз, а приятный — никогда!

Она была уверена, что продолжения не будет, поэтому заранее наcтроилась на обычный сон, чтобы отдохнуть от пережитого прошлой ночью и передуманного за день. Улеглась в кровать, как в гипсовую форму, и покорно позволила свинцовому туману затопить себя.

Одного прикосновения было достаточно, чтобы она сразу узнала его.

-2-

Он редко вспоминал своё последнее воплощение. Зачем? Теперь он мог запросто вспомнить любую из тысяч прожитых жизней. Мог в точности восстановить в памяти любой из миллиона прожитых дней, будь то во времена легендарного Хахаманиша или в период правления Красного Иосифа.

Иногда он предавался подобным воспоминаниям, но не ради развлечения — он искал ключ, который помог бы ему сложить из тысяч разноцветных стеклышек единственно верный мозаичный узор, чтобы тот, в свою очередь, дал ему ответ на вопрос — почему, чёрт возьми, он застрял в этом мрачном загробном мире?!

Он не знал, сколько ещё предстояло ему томиться здесь. Тем более, что времени, как такового, тут не было — ни дней, ни ночей, ни зим, ни лет, ни часов, ни тысячелетий. Время существовало здесь в виде замкнутого пространства. Оно текло, но не из пункта А в пункт Б, как на земле, а вертелось спиралью внутри одной единственной безымянной буквы.

Он не знал, почему застрял здесь. Не знал, — была ли в это его вина или просто так изначально задумывалось Всевышним. Не знал, — было ли это наказанием за какие-то его прегрешения в земных существованиях или это было очередное испытание, которое нужно было преодолеть, чтобы чем свет Господа вновь воссиял бы и вытянул его из этого полночного царства.

Отсутствие времени сбивало с толку. Иногда ему казалось, что он находится тут вечно, а нестареющая память о земных воплощениях — это всего лишь чужие воспоминания, которые были выпиты вместе со сновидениями из сонных человеческих тел. Но, — если он всегда был тут — почему тогда он не помнит, как появился в этом мире?

Он снова и снова напрягал свою память, но она выдавала всегда одно и то же — длинную цепочку былых воплощений и тягучее тесто нынешнего существования. Спросить же и узнать было не у кого. Пространство вокруг кишело существами, но все они были безмолвны. Все они были одеты невидимой броней, которая не пропускала наружу ни единой мысли — каждый сам по себе, каждый внутри себя самого и все вместе — внутри мутного резинового пространства-времени. И у всех только одна цель — первым припасть к новому отверстию в тонкой мембране-стене, которая отделяла этот мир от мира человеческих сновидений. Только там, присосавшись к астральному телу спящего человека, можно было утолить голод, ухватив единственно желаемое — частичку энергии, излучаемой людьми во время сна.

Одинокое существование в теле отвратительного существа терзало его душу гораздо сильнее, чем беспрестанный голод. Когда-то давно он пробовал молиться. Просил у Бога прощения за земные грехи, умолял Всевышнего поскорее забрать его отсюда. Но с каждой новой молитвой он все более явственно ощущал, что взывать к Богу бесполезно. Казалось, что само пространство нарочно было устроено тут таким образом, что ни одна молитва не могла покинуть пределы этого мира. Казалось, что все мысли обращенные к Богу, едва вылетев за пределы его существа, тут же пропитывались вязкой средой и серыми хлопьями оседали на склизкие камни.

Наверное, так оно и было на самом деле — ведь у Господа есть миллиарды других миров, более достойных внимания, чем этот грязный отстойник в оболочке красивой, но недоразвитой планеты…

-3-

Мать не сразу заметила, что дочь изменилась. А когда заметила, то испугалась. Да и какая мать не испугается за свою дочь, когда молодая женщина тает прямо на глазах.

— Всё в порядке, мама, всё хорошо! — улыбалась дочь, но эта напускная весёлость лишь сильнее беспокоила материнское сердце.

Никогда раньше мать не позволяла себе рыться в дочкиных вещах, разве только, когда дочь была школьницей и норовила запрятать дневник с двойками куда подальше. Но тогда ещё был жив отец, и все было по-другому. Он умел справляться с любой проблемой, пока одна большая проблема, именуемая снежной лавиной, сама не справилась с ним, превратив в мешок дроблёных костей.

Характер у дочери был отцовский — гордый, почти негнущийся, как самая толстая арматура в бетонных плитах. Не то, что у большинства — чуть надави и согнутся, как дешёвые алюминиевые ложки — хочешь щи хлебай, а хочешь кашу пробуй. А кому понравится жена, из которой ничего полезного для хозяйства не выковать?

Зять терпел её выходки два года, а потом разбил кулаком зеркало в прихожей, плюнул на новый турецкий ковёр и ушёл. А уходя, проклял последними словами. Может, тогда он её и сглазил?

Потом у неё, конечно, были мужчины, но все они быстро куда-то улетучились, и в тридцать лет дочь осталась одна. Даже постоянного любовника у неё не было. А разве можно женщине в этом возрасте пренебрегать мужским полом? С природой шутки плохи. Вот дочка и доигралась!

«Только бы не наркотики!» — твердила про себя мать, внимательно и осторожно перекладывая вещи в дочкином шкафу.

«Только бы не эта дрянь!» — сверлило в мозгу, когда мать обшаривала ящики письменного стола, извлекая на свет смятые шоколадные обёртки, бутыльки с давно засохшим лаком для ногтей и потрескавшиеся коробки из-под компакт-дисков.

Обложки нескольких дисков заставили мать вздрогнуть и перекреститься — свят, свят, свят! — незнакомые буквы, похожие на фашистские знаки, звероподобные демоны терзающие тела несчастных людей, могильные кресты, черепа и силуэты висельников на фоне городских руин…

Кроме этих дьявольских дисков обыск не дал никаких результатов, но женская интуиция подсказывала матери, что причиной произошедших с дочерью перемен, мог быть только мужчина. Смущало лишь одно — мать не помнила, чтобы дочь в последнее время общалась с противоположным полом. Ни с кем из мужиков она даже по телефону не разговаривала! Только подруге иногда звонила, да на работу, где тоже одни бабы. Из дома же не выходила круглыми сутками — сидела в наушниках в своей комнате, цедила бесконечный кофе и строчила на компьютере статьи для своей газетёнки…

Компьютере?

И тут мать осенило — Интернет! Ведь они сейчас все так знакомятся — через компьютер! Ходить никуда не надо, по телефону трепаться не надо, только по клавишам стучи да мышкой щелкай…

Хорошо тому, кто с компьютером «на ты», а как быть тому, для кого компьютер лишь тихо жужжащая гора серого пластика или загадочный чёрный чемоданчик с зеркальным экраном?

Но — русский авось всегда выручает.

Выручает и женская чистоплотность.

Как только за дочерью захлопнулась дверь в ванную, и послышались звуки настраиваемого душа, мать юркнула в комнату дочери и опустилась в кресло перед ноутбуком. Все, что интересовало мать, определенно было спрятано тут, в этом хитроумном устройстве. И тут она впервые пожалела, что пару лет назад, когда дочь пыталась научить её элементарной работе с компьютером, категорически отказалась.

Так, как же теперь выудить из этой штуковины ценную информацию? Если бы только мать смогла узнать настоящую причину дочкиного увядания, то, наверняка, нашла бы и способ помочь!

Мать робко пошевелила мышкой, и стрелочка на экране тут же откликнулась — дёрнулась и поползла к какой-то синей плашке. Мать испугалась и, пытаясь вернуть стрелочку на место, щёлкнула клавишей. И произошло чудо — плашка ожила, развернулась и превратилась в столбик текста.

То, что мать прочитала, ей не понравилось.

-4-

Он нашел её случайно, когда совершал свой обычный обход в поисках нового окна. Бесконечные поиски пищи в этом мире были почти единственным занятием его обитателей. И он не был исключением. Чувство голода нарастало, но те окна, что попадались, были уже заняты, и вокруг них копошилось столько тварей, что соваться туда было бесполезно. К тому же, довольствоваться объедками, отравленными чужой слюной, было не в его правилах.

Он продвигался всё дальше и дальше, внимательно прислушиваясь к окружающему пространству в надежде, что стена вот-вот просигнализирует и откроет новый источник пищи. Тысячи, таких же, как он, голодных существ, встречались ему на пути, ползли следом или внезапно выплывали из тумана. Существа средней величины предпочитали передвигаться по одному, мелкие — сбивались в стаи, и всей же стаей набрасывались на жертву, словно пираньи мгновенно высасывая из неё все соки.

Изредка попадались очень крупные особи. Их приближение ощущалось ещё издалека. Ему они напоминали гигантские субмарины — громадные, молчаливые, несущие в своём чреве ненасытных зародышей смерти. Однажды, по неопытности, в борьбе за новое окно, он попробовал вступить в схватку с таким гигантом, но одним лёгким движением был отброшен далеко прочь.

Постепенно местность приобрела фиолетовый оттенок, а среда стала более плотной. Количество существ поубавилось, а потом он и вовсе остался один — у многих, особо слабых и мелких, просто не было сил, чтобы преодолевать сопротивление вязкого пространства.

Несколько раз он уже бывал в этих пределах, но окна здесь открывались крайне редко, поэтому он, как и остальные обитатели здешнего мира, предпочитал другие, более сытные места. Возможно, плотная среда мешала не только передвижению здешних обитателей, но и препятствовала открытию окон, а может быть окна редко открывались здесь как раз потому, что поблизости никогда никого не было…

Он продолжал двигаться вперёд, то ли по инерции, то ли из-за своего неосознанного желания действовать вопреки здешним инстинктам. Стена по-прежнему безмолвствовала, пейзаж был однообразен, и он, опомнившись, уже собирался повернуть обратно, как вдруг почувствовал внезапный сигнал.

Он среагировал мгновенно, хотя можно было и не спешить — соперников поблизости все равно не было. Он припал к истончающейся мембране всем телом и, словно жидкий металл, влился в стену, вытянулся и, попутно приобретая подобие человеческой формы, стал продвигаться вглубь до тех пор, пока его руки не коснулись женского тела.

Он пил её так, как никого раньше. Она не сопротивлялась, а, наоборот, с радостью отдавалась ему. В её вкусе было что-то неуловимо знакомое, родное, как вкус материнского молока — безвозвратно забытый, но навечно зафиксированный в генетической памяти.
За один раз она отдала ему столько своей энергии, сколько он не получал и за десяток успешных соитий. Ему не хотелось уходить, но канал начал закрываться, и стена грубо вытолкнула его обратно.

Обычно он сразу же удалялся прочь — окно никогда не открывалось в одном месте дважды. По крайней мере он не помнил таких повторов, ведь постоянное чувство голода не позволяло сидеть и дожидаться счастливой случайности. Да и поверхность стены была слишком изменчивой — узнать прежнее место, спустя какое-то время, было невозможно.

Но в этот раз он остался ждать. Страсть, с которой жертва отдавалась ему, была такой одурманивающей, что хотелось наслаждаться её снова и снова. Он понимал, что если сейчас уйдет отсюда, то потеряет её навсегда. Потеряет её, а что обретёт взамен? — Ничего! Кроме опостылевшей серости нынешнего существования.

Он устроился поудобнее у подножия стены, под тем местом, где погасло окно, и с удивлением прислушался к новым ощущениям внутри себя — избыток свежей энергии наполнил его такой силой, что, казалось, теперь он был способен обходиться без пищи сколь угодно долго. Но окно открылось гораздо быстрее, чем он мог ожидать. И хотя понятие времени здесь отсутствовало, многотысячелетняя земная привычка мерить всё днями и ночами подсказывала ему, что женщина вернулась в следующую же ночь. И снова он пил её нежный сок, с удивлением ощущая, что их влечение взаимно.

Она возвращалась к нему вновь и вновь. Он был по-человечески счастлив, но с каждым новым соитием в его душе росло чувство страха, что за это несказанное наслаждение вскоре придётся дорого заплатить…

-5-

Церковь располагалась на невысоком холме, чуть в стороне от жилого квартала. Отгорожённая от мирской суеты раскидистыми тополями и внушительным забором, она неизменно притягивала взор своей белокаменной статью, словно белый породистый голубь, случайно залетевший в серую стаю воробьёв-девятиэтажек.

Каждый раз, когда матери попадался на глаза стройный силуэт православного храма, она никак не могла понять, что же он ей напоминает? А теперь, перепрыгивая через октябрьскую грязь, вдруг поняла — напоминает корабль! — космический корабль стоящий на старте! И никто не знает, на какое время назначен старт. Кто чаще будет бывать в храме, тот и успеет, тот и спасётся — вознесётся вместе с другими праведниками в заоблачные чертоги Генерального Конструктора…

Вот, порыв ветра качнул тополь, загораживающий золотой купол — может быть это уже отошла обслуживающая мачта?

Вот, стая ворон сорвалась с церковного забора и, описав робкий полукруг, растворилась в сером небе… Может быть корабль уже стартует?

Скорее!

Скорее!!!

Господи, нужно обязательно успеть!

Мать застала Святого Отца, когда тот уже запирал калитку собора. В Бога мать уверовала совсем недавно — когда боги социалистической эпохи рухнули со своих бронзовых пьедесталов, и на том месте в мозгу, которое предназначалось под трон, образовалась пустота.

Кому ещё поплакаться о мизерной пенсии, бытовых проблемах и старческих болячках, как не Господу Богу? Покрестившись, мать приобрела не столько веру, сколько новое занятие для ума и тела – сразу появилось о чем думать, что читать, кого ругать и куда ходить.

Похожий на кубинского лидера батюшка — борода лопатой, нос черенком, надменный взгляд черных глаз — терпеливо выслушал материн рассказ.

— Крещёная? — спросил священник, сведя вместе мохнатые, как собачьи хвосты, брови.

— Я?

— Дочь!

— Нет, Святой Отец! Уж я уговаривала её, уговаривала. Ни в какую не хочет! Смеётся только надо мной.

Батюшка шумно втянул носом холодный осенний воздух и на секунду задумался, словно в запахе гниющих листьев и отсыревшей штукатурки было зашифровано решение проблемы.

— Жилище надо освятить, — выдохнул «кубинец» и повернул ключ в замке.

— Она не даст, она у меня такая!

— Без неё освятим, — поставил невидимую точку священник и сбросил связку ключей в карман чёрного пальто.

-6-

И хотя она не верила в Бога, а значит и в силу церковных обрядов, но, глядя на этот стол, на эти грязные следы мужской обуви на полу она поняла, что случилось непоправимое.
Чужой мир вторгся в её квартиру, выскоблил стены, вылизал пол, установил амбарные замки на всех входах и выходах.

Она испугалась. Она поняла, что теперь точно останется одна. У неё началась истерика, она заметалась по квартире, натыкаясь на мебель и роняя горшки с цветами. Мать сначала бросилась её успокаивать, но затем отпрянула и испуганно прижалась к стене, боясь попасть под горячую руку.

Когда дочь обессилела и рухнула на диван, залившись безудержным плачем, лишь тогда мать решилась подать дочери стакан воды, но та сверкнула на неё таким взглядом, что, казалось, стакан раскололся именно от него, а не от того, что дочь вырвала его и швырнула в стену.

Немного успокоившись, дочь заперлась в ванной и включила воду. Мать стояла за дверью и прислушивалась, изредка постукивая и окликая дочь — боялась, что та наложит на себя руки. Но дочь не отвечала. Тогда мать пригрозила, что сейчас позовёт соседа и они сломают дверь. Замок тут же щёлкнул, и дочь молча прошествовала на кухню, где просидела допоздна, читая старые журналы и распространяя по квартире запах сигаретного дыма и кофе.

Решив, что кризис миновал, мать прибралась и отправилась спать. Проснулась под утро — от того, что хлопнула входная дверь. Мать набросила халат и, убедившись, что в прихожей нет дочкиных ботинок и плаща, прошла в её комнату и включила свет.

Распахнутый платяной шкаф походил на вспоротое брюхо неведомого существа — торчащие из него тряпки-кишки красноречиво говорили, что дочь собрала вещи и ушла. На тщательно расчищенном столе белел одинокий листок, придавленный привезенной из Египта статуэткой Тутанхамона. Мать сдвинула сонного фараона, приблизила листок к глазам и прочитала:

Мама, не беспокойся.
Я пока поживу у подруги.
Извини. Завтра позвоню.

Мать перегнула листок пополам и вернула его Тутанхамону. Затем окинула комнату хозяйским взглядом и принялась собирать разбросанные вещи.

-7-

Он очнулся от какого-то странного болезненного чувства. Сначала ему показалось, что это вновь открывается окно, но он тут же понял, что ошибся. Это происходило не в стене, а в нём самом. Казалось, что вся его жизненная энергия, повинуясь какой-то неведомой внешней силе, стекается из разных уголков тела к середине и там сливается в единый огненный шар.

Боль нарастала, и вскоре он уже метался вдоль стены, ударяясь об острые камни и нанося себе страшные раны. Он судорожно разевал пасть и напрягал все мышцы, пытаясь отрыгнуть огненный шар, но тот уже крепко врос в него своими корнями.

Сознание его помутилось, силы иссякли, и, сползая вниз по окровавленным камням, он понял, что умирает. Тут его угасающее сознание поразили две мысли. Первая — за всё время своего существования здесь, он ни разу не видел смерти ни одного из местных обитателей. Вторая, — что, если он умирает, — а в этом уже не было никакого сомнения — то, значит, долгожданное избавление пришло, и он, наконец, покинет этот мир. Но будет ли следующий мир более прекрасным и более добрым к нему, он не знал.

Шар продолжал раскаляться, выжигая внутренности и остатки сознания, а потом взорвался, разбросав по каменистой почве куски его грубой плоти. Но искорка его сознания ещё некоторое время оставалась висеть в пространстве. Он даже успел увидеть, как из-под камней выползли никогда не виданные им червеобразные существа и стали быстро поглощать его останки. Но ему уже было всё равно — эта плоть уже не принадлежала ему, как и его освободившееся сознание уже не принадлежало этому безвольному миру.

-8-

Она умерла двадцать девятого декабря, перед самым Новым годом. С похоронами пришлось поторопиться — народ готовился к празднику, и никому не хотелось омрачать его таким неуместно грустным событием.

Безмолвие заснеженного кладбища, крепкий двадцатиградусный мороз, ветви деревьев, покрытые мохнатым инеем — всё это создавало у матери странное чувство, что дочь не умерла, а лишь заснула, и теперь она провожает её в далёкий, но добрый сказочный мир.

Удивлёнными глазами смотрела мать на красный гроб с траурной каймой, на красивое и спокойной лицо дочери, которая казалась ей спящей царевной, ожидающей сказочного принца, который обязательно расколдует её своим поцелуем, а вместе с ней и весь этот белый мир превратит в зелёный, цветущий и поющий. И матери вдруг захотелось поторопиться, поскорее отправиться в иной, лучший мир вслед за дочерью, чтобы не опоздать на её приближающуюся свадьбу.

Рабочие опустили гроб в могилу и нетерпеливо замерли в ожидании. Соседка тихонько подтолкнула мать вперёд, к могиле. Мать с трудом сообразила, что от неё требуется и, торопливо ухватив несколько смёрзшихся комьев земли, неловко бросила их в могилу. До свиданья, доченька!

Рабочие встрепенулись и быстро заработали лопатами. Стук земли о крышку гроба неожиданно напомнил матери другой звук — звук ссыпаемой в погребную яму картошки. Она даже увидела мужа, с трудом перебрасывающего тяжёлый мешок за деревянный бортик, увидела крепкие мужские руки и аккуратно засученные рукава клетчатой румынской рубашки. Она даже вспомнила, в каком году выдался такой хороший урожай, что ямы не хватило, и её пришлось наращивать досками. А картошечка вся была такая крупненькая, кругленькая… А рядом на деревянных полках выстроились банки с соленьями и вареньями. Дочери больше всего нравилось черничное, мужу — из лесной земляники, а ей самой — малиновое.

Она вспомнила маленькую дочь, с любопытством разглядывающую в зеркало свой сиреневый язык. Увидела её торчащие в стороны косички, и вытянутые на коленках, застиранные колготки, из которых торчала плохо заправленная майка. И матери так захотелось заправить обратно эту жёлтенькую маячку, что она невольно нагнулась и протянула руки, но увидела перед собой только свою старую хозяйственную сумку, из которой торчала, припасенная для рабочих, бутылка водки, да почувствовала, как кто-то подхватил её под руки, думая, что она теряет сознание.

-9-

Она приходит в мой сон каждую ночь. Она голодна и ненасытна, но я даю ей ровно столько, сколько хочу — я умею контролировать свои сны. Я нашёл в нашей монастырской библиотеке старинный трактат о том, как просыпаться в своих снах и призывать тамошних демонов. Если бы мои собратья-монахи узнали об этом, то меня сожгли бы заживо. Но Бог распорядился иначе — не моё, а их тела были преданы огню.

Они умирали в страшных муках, один за другим, их тела покрывались гнойными язвами, а отслоившееся мясо сползало с костей под собственной тяжестью. Я сжигал их тела на пустыре за северными воротами, а обуглившееся останки закапывал глубоко в землю. Неизвестная болезнь поразила всю округу, а может быть и весь мир. Лишь я почему-то до сих пор жив.

Наверное, так угодно Богу.

Или Дьяволу?

Я смотрю в крохотное оконце своей кельи и вижу, как неспешно гаснет вечерняя заря. Как одинокий орел кружит над холмами, пытаясь высмотреть позднюю добычу. Я вижу узенькую тропу, ведущую к нашему монастырю, которая уже начала зарастать сорной травой. Вот уже больше года по ней не проходил ни один человек. Я не знаю, остался ли кто живой в ближайшем селении — до него день пути, а я так и не нашел в себе силы, чтобы наведаться туда. Я устал от чужих страданий, и мне не хочется видеть их вновь.

Когда люди начали умирать, мы стали молить Бога, чтобы он защитил нас. Но Бог молчал, и болезнь продолжала косить всех без разбора — мужчин, женщин, детей... Мы испробовали все молитвы, перерыли все книги в библиотеке, надеясь отыскать слова, способные достучаться до небес, но все было тщетно, и, в конце концов, я остался один. А, когда ты остаешься один на один со своей верой, а вокруг только зловоние смерти, то очень трудно сохранить свою веру, какой бы крепкой она ни была.

Я сломался, и теперь, при мысли о Боге, только горькая усмешка слетает с моих губ. Теперь я нем для него. Теперь я обращаюсь к другой книге — к той, которая открыла мне дорогу в новые миры и явила мне иную — нечеловеческую и небожественную любовь. Сила этой любви страшит, и я боюсь, что вскоре она полностью поглотит меня — я потеряю контроль над своими снами, и они увлекут меня за собой в бездну…

Отяжелевшее солнце медленно оседает за горизонт, и я чувствую, что мои глаза начинают слипаться. Я уже слышу, как, прорываясь сквозь невидимые границы, она зовёт меня. Она жаждет моей любви, и я не могу ей отказать, ведь от этого зависит её жизнь…

Когда, устав от страстных объятий, я прогоняю её, то ещё некоторое время мигу видеть её мысли. Они выбегают чёткими чёрными буковками из-за тонкой вертикальной черты и ровными строчками заполняют светящийся лист. Это какой-то древний славянский язык. Я не понимаю его, но знаю, что это её мысли о былой любви. Она любила его сильней, чем меня, но я не ревную, ведь сердце каждого существа безмерно и может с лёгкостью вместить в себя целую вселенную любви.

-10-

«Какая, в конце концов, разница, кем он является на самом деле — демоном, инкубом или кем-то ещё? Главное, что он действительно любит меня, а я не могу без него жить!!! Он даёт мне то, что не смог дать мне ни один земной мужчина. Я с радостью бы пошла вслед за ним в его мир, но он не зовёт меня за собой. Он вообще не произносит слов, но я и без слов знаю, что у него нет другой женщины, что я для него единственная. Пусть он страшен, как чёрт, но у него крепкое, сильное тело, и он очень нежен со мной. Я хочу быть с ним каждую ночь. Он мой единственный Бог и я хочу вновь и вновь возвращаться в наш с ним крохотный ласковый мир, если даже он существует лишь внутри моего собственного сонного разума»

2008 г.

Очень просто, как правило данные индивиды склоняют к занятиям сексом и вас к ним тянет, при этом они могут принимать облик желаемой вами персоны. При занятии сексом с подобного рода сущностью чувственность увеличивается в разы. Тонкоплановый секс крайне сильно отличается по ощущениям от секса на физическом плане, более пикантен что-ли. За счет этого идет сильный отток энергии, утром будешь чувствовать что тебе трудно просыпаться, но не всегда подобные симптомы бывают. Все зависит от твоего физического и энергетического состояния.